Наиб Шамиля (Идрис из Эндирея). Наибы Имам шамиль и его наибы

Ученый, богослов, государственный деятель, мюрид и наиб имама Шамиля Идрис из Эндирея известен на Северном Кавказе со второй половины XIX века. Отец Идриса был известным человеком в Дагестане, кадием и хафизом (знавшим Коран наизусть). Начальное исламское образование он получил у отца и у других ученых Индирея. Для получения более глубоких знаний Идрис отправился в горный Дагестан, к известным алимам того времени. За несколько лет он овладел основательно гуманитарным циклом наук – логикой, юриспруденцией, арабской филологией и т. д.

Кроме того, изучил все исламские науки. После окончания учебы Идрис вернулся в родное селение и, полный сил, начал преподавать в одном из самых популярных на кумыкской низменности Индиреевском медресе. Имея глубокие знания, сочетающиеся с добрыми деяниями, Идрис быстро приобрел уважение и почет не только среди односельчан, но и во всей округе.

Участие в газавате

Но деятельность Идриса совпала с набиравшим силу на Северном Кавказе движением под предводительством имамов против царского режима. Идрис и раньше был знаком с имамами и другими участниками движения, и зная о чистоте их намерений, с радостью принял весть об объявленном газавате. Но из истории мы знаем, что не все в Дагестане вначале присоединились к газавату. В некоторых селах, особенно крупных, ученые разделились на две группы – сторонников газавата и его противников. Так произошло и в Индирее. На стороне газавата выступили вставшие впоследствии героями Кавказской войны наиб имама Шамиля Ташав-хаджи и Идрис, к тому времени уже получивший уважительное прозвище – эфенди. Здесь разворачивалась иногда публичная полемика, в которой проявлялось красноречие и полемический талант дискутирующих.

Но надо заметить, что Индирей находился на оккупированной, подвластной царской России территории. И публичное выступление в защиту газавата могло привлечь внимание и соответствующее наказание со стороны царской власти. Но Идриса-эфенди это не остановило. Его решительные выступления против тирании царизма и критика тех, кто был против газавата, принесли ему славу смелого, не отступающего от Шариата человека. Вскоре Идрис-эфенди был назначен Шамилем наибом, где он проявил себя в качестве предводителя и отважного воина. Он имел славу одного из самых боевых имамов, участвовал чуть ли не во всех крупных сражениях. За это был награжден имамом всеми знаками боевого отличия. Идрис-эфенди призывал индиреевцев и других жителей плоскости во имя сохранения веры и свободы переселиться в горы, где крепка власть имамата, бросить хозяйство, вплоть до того, чтобы сжечь дома, дабы не достались врагу. Но, как бы там ни было, ему приходилось вести и дела в своем наибстве, используя политические хитрости. Он несколько раз, рискуя, тайно встречался с царскими генералами, заодно выведывая планы царской России на Кавказе. Эти встречи имели и положительный результат.

Клевета

Но не всем нравилась такая тактика работы Идриса, и скоро имаму Шамилю донесли, что наиб имеет тайные связи с русским командованием. Идрис знал, что имам попадает под влияние окружающих и может поверить доносам, и срочно спрятался у шамхала Тарковского. Оттуда он написал письмо имаму, объясняющее суть происходящего и заодно поведал о предательстве некоторых наибов. Прочитав письмо, имам убедился, что на Идриса донесли, пожалел о намерении убить его, и сказал, расплакавшись: «Теперь мое государство и могущество накануне распада». Так пишет Назир из Доргели в книге «Нузхат».

Идрис всецело поддерживал идеи и мысли имама Шамиля, а Гази-Мухаммада считал восстановителем и оживителем Ислама. Он не только делами, но и словами со свойственным ему красноречием отвечал на все выступления против газавата и имама. Особенно резко он выступал против своих же односельчан, критикующих имамат. Он утверждал, что имамы посланы Аллахом для восстановления Шариата, возвышения Ислама и освобождения Родины от завоевателей. Некоторые историки показывают, что Идрис-эфенди был слишком суровым и радикально настроенным к тому, что отрицается Шариатом. Думаю, что эта строгость и суровость была необходима в то время, когда повсюду наблюдался нравственный и духовный спад. Только такие меры и справедливые решения, согласно Шариату могли привести разрозненные нации к единству под знаменем Ислама, и вести их на защиту отечества, каким бы грозным ни был противник.

Труды

Идрис-эфенди, как и все ученые, оставил духовное наследство. Его перу принадлежат книги «Тухфат ал-абрар» , «Баварик ал- Хавариф» . «Баварик» – касыда, написанная в ответ на касыду Мама-Киши Индиреевского. Здесь Идрис опровергает все выпады Мама-Киши. Кроме этого, сохранились несколько тахмисов (пятистиший), составленных в классической стихотворной форме. Также найдены несколько его комментариев к богословским вопросам. Его глубокое знание арабской литературы и языка вылилось в правильный стиль. Кроме того, Идрис отличается справедливым и смелым подходом к освещаемой теме. Наследие и жизнедеятельность Идриса-эфенди изучается и в ближайшее время готовится к изданию труд, посвященный этому великому сыну Дагестана. Надеюсь, в этой работе будут освещены многие неизвестные события его жизни.

Башир-шейх родился в 1810 году, в древнем селении Эндирей. Происходил из фамилии Аджиев по имени седьмого или восьмого предка, который был алимом и хаджой (совершивший хадж в Мекку и Медину). Отец Абу жил и умер в селе Эндирей, как и его предки. Сестра Абу Жаннат-Абай тоже была в сане эвлия и тоже похоронена в селении Эндирей. Могилы отцов и родственников Башир-шейха также находятся в селе Эндирей. В официальной исторической литературе и документах периода Кавказской войны имя Башир-шейха не фигурирует.

Ряд исследователей считают, что Башир-шейх и наиб Шамиля Ауховского округа Уллубий-мулла - это одно и то же лицо. К такому выводу приводит сопоставление многих фактов и событий из жизни Башир-шейха и Уллубиймуллы. Такого мнения придерживается и известный чеченский ученый-историк Адам Духаев, Саламбек Магомедов и другие. Дагестанский ученый Юсуп Дадаев в своей книге «Наибы и мудиры Шамиля», говоря об Уллубие-мулле, пишет: «Во главе Ауховского участка Шамиль поставил очень храброго и доблестного Уллубия, которого хорошо знал еще юношей, когда они вместе учились у Саида Араканского, потом проходили учебу в медресе селения Чиркей. Уллубий создал четкую военную структуру в своем мудирстве. Даже царские генералы признавали, что Уллубий был одним из первых в создании стройной системы вооруженных сил имамата.

За храбрость Шамиль награждает Уллубия медалью и орденом. На ордене Уллубия была высечена следующая надпись: «Это один из выдающихся наибов Шамиля, Великого султана, прославленного покровителя правоверных. Да продлит Аллах Всевышний его государство». Чеченский исследователь Хамид Мусостов пишет: «Когда на Кавказ царем был направлен князь Барятинский, он послал к Башир-шейху человека с вестью, что хочет встретиться и поговорить с ним. Зная, что Башир-шейх имеет большое влияние на умы и сердца мусульман, он пытался склонить его к прекращению кровопролитной борьбы. На
утверждение Барятинского, что Кавказ принадлежит России, Башир-шейх ответил: «И до тебя были генералы, которые грозились покорить Кавказ. И многие из них погибли. Ваши действия только разжигают жестокость. Многие обычаи, которые не чужды для русских, для нас неприемлемы. Все люди перед Богом равны. Мы понимаем язык мира, а не войны. И вам и нам нужен мир. В делах миротворческих я всегда помощник, но ни от тебя, ни от других военачальников мы не видели ничего, кроме жестокости... Нет человека, который не желает отомстить вам. Правда то, что вы не напугали наш народ, только усилили неприязнь к себе». После этой встречи они больше никогда не увидятся. Пройдет время и Барятинский скажет своему адъютанту: «Если бы не нужно было сменить религию, я стал бы учеником Башир-шейха. Это великий человек».

Об этом факте говорится и в работах других авторов. «Мы располагаем весьма скудными источниками о периоде наибства Башир-шейха (Абу), - пишет Адам Духаев. - Есть письмо, написанное Шамилем наибу Баширу о порядке управления наибством, не ранее апреля 1845 года и не позднее июня 1850 года. Но существует мнение, что оно было адресовано наибу багулальцев Баширбеку из Казикумуха. Как известно, в середине 40-х годов XIX века Баширбек, за связь с царскими генералами, был смещен с должности наиба, а чуть позже взят в качестве учителя Гази-Магомеда, сына Шамиля, и жил в Ведено. Погиб в Чечне, и враги отрубили ему голову. В связи с этим более подходящим адресатом письма нам кажется наиб Башир-шейх, как раз активизировавшийся в указанные годы и получивший от Умалата из Костека иджазу шейха. Шамиль писал: «От повелителя правоверных Шамиля его любимому брату наибу Баширу мир вам многократный». А затем: «О благородный брат, никогда не думай, что я помышляю (поступать) относительно тебя, поверив словам доносчиков, клевещущих на тебя. Я (достаточно) испытал на себе деяния людей с давних пор и понял, что многие из них поступают, как собаки, волки, лисы и дьявол-искуситель. Приободрись, распо
ряжайся в своем вилайяте, руководствуясь высокочтимым Шариатом. Запрещай им неприличные дурные поступки и распутство. Избавь себя и семью свою от того, что ненавистно твоему Господу, - и люди будут довольны тобой. Об остальном тебе скажет податель сего письма. И мир». Кто же, если не шейх, может руководствоваться Шариатом, запрещать людям дурные поступки и распутство? Уж не каждый наиб был способен на это. И к тому же со словами «любимый благородный брат» Шамиль обычно обращался к праведникам, проповедовавшим тарикат (Адам Духаев. Поэт, провидец, мученик. Нальчик: ООО «Печатный двор», 2014. С. 13-14).

В начале 1855 года Башир-шейх тайно поехал проповедовать тарикат на Кумыкскую плоскость, где был выслежен и арестован начальником Кабардинского полка генерал-майором бароном Леонтием Павловичем Николаи. Имам Шамиль в своем письме генералу ходатайствует об его освобождении: «От князя (эмира) мусульман Шамиля к начальнику русских генералу-барону. Мы слышали, что вы собрали бедные семейства, которые вышли из Джара, для пропитания своих семейств; это неприлично с вашей стороны. И также мы слышали, что вы посылаете наших абреков, которые находятся у вас в руках, в Сибирь. По этому делу вы не обманываете меня. А обманываете сами себя, и с этим вы пошлете ваших пленных в гроб; у вас есть Сибирь, а у нас есть гроб. Последнее слово мое: если вы передадите всех пленных абреков, начиная от Башира, в таком случае вы получите своих пленных, и я буду ожидать от вас ответа, имеете ли вы намерение отдать наших и взять своих. И я прошу вас выбирать из двух одно: возьмете ли ваших пленных или же оставите здесь, на что жду от вас скорого ответа. Рамадана, 8-го дня, 1271 года (10 мая 1855 года)» (Русская старина. СПб., 1882. Т. 36. С. 279-278). Существует мнение, и оно небезосновательно, что на мировоззрение Льва Николаевича Толстого повлиял в немалой степени Башир-шейх. Что именно после их встреч и обстоятельных бесед отношение великого русского писателя к Исламу в корне изменилось.

Посещая неоднократно это село и встречаясь с его авторитетными лицами, он, естественно, не мог упустить возможности встречи с духовным лидером мусульман, с которым искали встречи и Барятинский, и другие известные лица. Многие хотели понять, в чем же сила его влияния на умы и сердца горцев. Рассказывают, что Баширшейх подарил Л. Н. Толстому какую-то книжку, с которой писатель до конца жизни никогда не расставался. Необходимо сказать о том, что Л. Н. Толстой хорошо знал кумыкский язык. Он не только владел бытовым языком, но и читал и писал по-кумыкски. Об этом он пишет в своих письмах. Вряд ли человек настолько хорошо мог овладеть языком, если не имел бы тесных взаимоотношений с представителями народа, говорящего на этом языке. О Башир-шейхе упоминается во многих исторических документах, научных трудах отечественных и зарубежных исследователей, архивных материалах, научно-популярных книгах, трудах известных религиозных деятелей, работах современных исследователей, очерках и статьях, опубликованных в различных республиканских и местных изданиях (газетах, журналах), в публикациях краеведов, рассказах, передаваемых из поколения в поколение старожилами ряда сел Дагестана и Чечни.

В 1875 году (по некоторым сведениям - в 1873-м) Башир-шейх покинул сей бренный мир, но дело его живет в тысячах его последователей, тех, кто несет свет Ислама. Со всего Северного Кавказа и других регионов страны приезжают паломники в старинное кумыкское селение Аксай на зиярат Баширшейха и других святых. Как гласит предание, - «свет, исходящий из Аксая, свет Ислама, распространится очень далеко». Мы обязаны помнить и чтить тех, кто посвятил свои жизни служению Всевышнему Аллаху, служению тем идеалам, которые заложены в Коране и Сунне пророка Мухаммада ﷺ.

БАГАУТДИН АДЖАМАТОВ
ЧЛЕН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ

Наибы Шамиля НАИБ АХБЕРДИЛАВ Карпеев Игорь Кавказская война XIX века породила большое количество героев как с одной, так и с другой стороны. Тем не менее, многие из них до недавнего времени незаслуженно оставались в тени. В этой статье мы пытаемся воссоздать ряд эпизодов из жизни одного из руководителей освободительной борьбы горцев - Ахбердилава. Подлинное имя нашего героя - Мухаммед. Родился он в начале XIX века в столице аварских ханов Хунзахе, в семье узденя Ахберди. В Аварии его называли Ахбердил Мухаммедом или Мухаммедом Ахбердиевым; в официальных российских документах он известен как Ахверды (Ахберди) Магома. Ахбердилав был в числе сторонников первых имамов Дагестана и Чечни - Гази Магомеда и Гамзат-бека. Сохранилось документальное свидетельство о том, что при примирении жителей аулов Новый и Старый Кахиб вместе с Мухаммедилавом Ругельдинским, которого "покойный имам Гамзат-бек назначил правителем названных населенных пунктов, присутствовал в качестве свидетеля-гаранта Мухаммед Хунзахский, сын Ахберди". Особенно расцвел военный и административный талант Ахбердилава при Шамиле. Став в ряды его ближайших сподвижников Ахбердил Мухаммед попал в поле зрения царской администрации на Кавказе, а в 1837 году уже значился в числе предводителей восставших горцев. В мае - июле 1837 года Ахбердилав участвовал в отражении карательной экспедиции в горы командующего войсками в Северном Дагестане генерал майора К. К. Фези. После ожесточенных боев у аулов Ашильта и Тельтль, царский генерал вынужден был заключить с горцами перемирие на почетных условиях. Заключенный договор гласил: "Выдавая аманатов Магомед Мирза-хану (уполномоченному с русской стороны), мы заключили мир с российским государством, которого никто из нас не нарушит, с тем, однако, условием, чтобы ни с какой стороны не было оказано ни малейшей обиды против другой. Если же какая-либо сторона нарушит данное ею обещание, то она будет считаться изменницей, а изменник почтется проклятым перед Богом и народом..." 18 сентября 1837 года Мухаммед Ахбердиев присутствует при знаменитой встрече имама Шамиля с генерал-майором Ф. К. Клюки фон Клюгенау у Гимринского родника. Генерал, сменивший К. К. Фези на посту командующего российскими войсками в Дагестане, пытался склонить имама к почетной капитуляции и явке "с повинной" в Тифлис к императору Николаю I, совершавшему в то время поездку по Кавказу. Взамен руководителю освободительного движения горцев было обещано "высочайшее прощение" и признание его "духовным лидером" мусульман Дагестана и Чечни. Шамиль реагировал уклончиво, обещая посоветоваться с наибами и старейшинами. Непримиримый Ахбердилав был возмущен предложенной сделкой, и Шамилю стоило больших усилий погасить вспыхнувший между ним и Клюгенау конфликт. Через две недели царские власти на Кавказе получили от имама отрицательный ответ на свои предложения. Назревало решительное столкновение сил. Генерал П. Х. Граббе объяснял сложившуюся обстановку так: "На этот раз лезгины (общее название племен горного Дагестана. - И. К.) видели, что дело идет о свободе или совершенном покорении гор и что они должны употребить все усилия и последние свои средства для отстояния своей независимости" . Летом 1839 года, после упорных боев российские войска пробились к резиденции имама Ахульго. Шамиль обратился за помощью к своим сподвижникам. "Несколько доверенных лиц уже послано было в разные общества Дагестана для собирания новых скопищ: Ахверды Магома - в Богуял, Сурхай - в Игали, Галбац - в Анди. Присутствие их поколебало горцев, имевших уже намерение покориться русскому правительству",- так вспоминал участник похода 1839 года в Дагестан офицер Генерального штаба и будущий военный министр Д. А. Милютин. Собрав несколько тысяч горских ополченцев, Ахбердилав направился на выручку осажденному имаму. Его отряд почти неделю тревожил русские войска, осаждавшие Ахульго. Воспользовавшись отвлечением части отряда П. Х. Граббе, осажденные в ночь на 23 июня 1839 года произвели вылазку, разрушив головные части осадных работ. Ахбердилав же тайными тропами пробрался сквозь кордоны царских войск и явился на Ахульго к имаму. Как все, он стойко переносил тяготы беспримерной осады, участвовал в отражении штурмов, предпринятых Граббе 16 июля и 17 августа 1839 года. В них российские войска потеряли 258 человек убитыми и 1174 - ранеными и контужеными. Немалый урон понесли и горцы. Между тем как силы обороняющихся таяли (по словам Д. А. Милютина, к началу осады в аулах Старое и Новое Ахульго находилось "более 4000 душ обоего пола...; вооруженных было свыше 1000"), численность осаждающих непрерывно увеличивалась. В рапорте генерала Граббе от 24 августа 1839 года вновь фигурирует Ахбердилав: "Приступ к <...> саклям, прикрывавшим всю неприятельскую позицию, заставил Шамиля обратить на этот пункт большую часть своих сил, чтобы остановить движение нашей колонны. Завязалось кровопролитное общее дело, которое продолжалось до самой ночи. Мюриды, под предводительством хунзахского абрека Ахверды Магомы, держались с необыкновенным упорством, но были, наконец, вытеснены из левой сакли. Правая же, наиболее недоступная по своему положению, задержала кабардинцев долее; нужно было подвести сапу для обрушения оной. К вечеру и она была разрушена и все ее защитники истреблены; кабардинцы немедленно заняли эту готовую для них траншею и наскоро прикрылись от неприятельских выстрелов. Ночь прекратила бой..." Героические усилия Ахбердилава и его товарищей лишь отсрочили трагическую развязку. Слишком неравными были силы... 22 августа 1839 года Ахульго пал. "...В два часа пополудни на обоих замках развевалось русское знамя, - рапортовал Граббе. - 23 августа два батальона Апшеронского полка брали приступом нижние пещеры, в которых засели мюриды, и истребили всех тех, которые не решились немедленно сдаться... Потеря неприятеля огромна: 900 тел убитых на одной поверхности Ахульго, исключая тех, которые разбросаны по пещерам и оврагам, с лишком 700 пленных и имущество осажденных, множество оружия, один фальконет и два значка остались в наших руках..." Имаму с ближайшими соратниками, среди которых был и Ахбердилав, удалось вырваться из вражеского окружения. Император Николай I отреагировал на победный рапорт настороженно: "Прекрасно, но жаль, что Шамиль ушел, и признаюсь, что опасаюсь новых его козней. Посмотрим, что далее будет". Опасения императора оправдались очень скоро. Когда весной 1840 года в Чечне вспыхнуло общее восстание, своего верного сподвижника Ахбердилава Шамиль назначил наибом Малой Чечни (это наибство было одним из крупнейших). Наиб в полной мере оправдал доверие имама, показав себя умелым администратором и талантливым полководцем. Он присоединил к Имамату часть Ингушетии (племена галашевцев и карабулаков), поднял на восстание надтеречных чеченцев. По данным П. Х. Граббе, "в участке Мичиковском под начальством Шуаип-муллы состоит около 1500 семейств, а в участке Малой Чечни под ведением Ахверды Магомы - 5700". Когда начальник Чеченского отряда генерал-лейтенант А. В. Галафеев выступил 6 июля 1840 года из крепости Грозный с очередной экспедицией против восставших, Ахбердилав устроил ему засаду в Гехинском лесу, а затем 11 июля дал бой на заранее подготовленных позициях. Ход этого сражения красочно и точно изобразил в стихотворении "Валерик" М. Ю. Лермонтов, участвовавший в том походе в чине поручика Тенгинского пехотного полка. Ахбердил Мухаммед в кратчайший срок сумел собрать в единый боевой кулак разрозненные силы чеченских наибов (Джават-хана, Домбая, Шуаип-муллы, Ташав Гаджи и др.) и на равных противостоять превосходящим силам царских войск (6,5 батальонов пехоты, 1,5 тысячи казаков, 14 артиллерийских орудий). Отмечая высокое боевое искусство горцев, генерал А. В. Галафеев писал в донесении П. Х. Граббе и Е. А. Головину: "Должно отдать также справедливость чеченцам; они предприняли все, чтобы сделать успех наш сомнительным. Выбор места, которое они укрепляли завалами в продолжении 3 суток; неслыханный дотоле сбор в Чечне, в котором были мичиковцы, жители Большой и Малой Чечни, бежавших надтеречных и всех сунженских деревень, с каждого двора по 1 чел.; удивительное хладнокровие, с которым они подпустили нас к лесу на самый верный выстрел; неожиданность для нижних чинов этой встречи, - все это вместе могло бы поколебать твердость солдата и ручаться им за успех, в котором они не сомневались". Потери с обеих сторон были весьма велики: у восставших - 150 человек только убитыми, в царских войсках - убитыми и ранеными 344 человека. Продвижение карательной экспедиции в глубь Чечни было приостановлено. Одновременно со сражением на р. Валерик горцы добились успеха в Дагестане, где Шамиль нанес поражение царским войскам у аула Ишкарты. Несмотря на остроту противостояния, имам и его наиб с уважением относились к своим противникам. Ахбердилав запретил своим воинам отрубать головы убитым врагам. А после боя в Гехинском лесу Ахбердилав распорядился похоронить павших военнослужащих по христианскому обряду. С этой целью чеченцы выкрали из русского лагеря православного священника, который и совершил погребальный обряд. После этого священник был накормлен и отпущен назад. Осенью 1840 года бои в Чечне и Дагестане возобновились с новой силой. В этот период Ахбердилав совершил смелый и дерзкий бросок на север: 29 сентября его отряд появился на Тереке против Моздока. Рассеявшийся туман помешал внезапности нападения, и под натиском царских войск повстанцы вынуждены были отступить в горы, разрушив пригородные станицы и аул генерал-майора российской службы кабардинского князя Бековича-Черкасского. Из этого похода отважный наиб привез красавицу-дочь армянского купца Улуханова Анну, ставшую впоследствии женой Шамиля под именем Шуанет. Во время зимней кампании 1840/41 года Мухаммед Ахбердиев показал себя не только искусным стратегом, но и талантливым организатором и пропагандистом. Когда покинувшие свои дома и хозяйство и жестоко страдавшие от сильных морозов надтеречные чеченцы "начали роптать на Ахверды Магому, представляя ему, что они разорены и что не знают, чем прокормиться в будущем лете, и поэтому убедительно просили его дозволить им идти и предложить свою покорность русским; Ахверды Магома на это согласился", - об этом писал в рапорте от 14 января 1841 года Владикавказский комендант полковник Широков. Далее события разворачивались следующим образом: "Уже выбраны были два доверенных человека, чтобы отправить к нам с изъявлением покорности; но в это самое время явился какой-то Гаджи, который объявил, что он возвратился из Мекки, и подал Ахверды Магоме письмо будто бы от Ибрагима-паши (полководец, сын правителя Египта. - И. К.) и кувшин святой воды. По прочтении оного Ахверды Магома сказал окружившим, что Ибрагим-паша просит его продолжать сопротивление до весны и что тогда он с войсками сам явится в Тифлис. Это снова ободрило чеченцев; люди, назначенные для отправления к нам, были остановлены, и положено после 20 января сделать новую попытку нападения на Военно-Грузинскую дорогу. Затем Ахбердилав распустил ополченцев по домам, оставив при себе наиболее преданных мюридов. Жители Малой Чечни приютили у себя своих собратьев из надтеречных аулов. Царское командование с беспокойством наблюдало за действиями и ростом влияния чеченского наиба. Оно понимало, что Ахбердилав - уже не прежний вспыльчивый и горячий "хунзахский абрек", а выдающийся военачальник и администратор, авторитет для горцев. 29 января 1841 года Е. А. Головин отправляет секретное предписание П. Х. Граббе, в котором предлагает выделить 2 тысячи рублей серебром "на истребление Ахверды Магомы, а исполнение дела сего... возложить на генерал-майора Ольшевского", нового начальника левого фланга Кавказской линии. "Нет сомнения, - писал Головин, - что через уничтожение этого предприимчивого сподвижника Шамиля мы избавились бы от одного из самых опаснейших его орудий, и успокоение Чечни было бы тогда делом гораздо менее затруднительным". Но службе безопасности Имамата, созданной Шамилем, удалось в то время предотвратить намеченное покушение. Более того, горской разведке стал известен план летней кампании 1841 года. "Слух, что на лето прибудет на линию много войска, пронесся в горах, и мятежники хотят воспользоваться временем, остающимся до их прибытия, чтобы нанести нам, если можно где-нибудь, чувствительный вред", - признавал П. Х. Граббе в рапорте военному министру А. И. Чернышеву. Ахбердилав предложил Шамилю совершить поход на запад, в Кабарду, установить контроль над Военно-Грузинской дорогой и вновь поднять на восстание адыго-черкесские племена Западного Кавказа. При этом он ссылался на предложение делегатов от абадзехского народа о совместных действиях против царских войск и соединении в Осетии на р. Ардон. Понимая, что восстание, ограниченное территорией только Дагестана и Чечни, в конечном итоге обречено на поражение, имам принял предложение своего верного наиба. 4 апреля 1841 года объединенное войско горцев, насчитывавшее, по разным данным, от 10 до 15 тысяч человек, сосредоточилось на реке Валерик, в ночь на 5-е переправившись через реку Ассу, и на рассвете 6 апреля подошло к Назрани. Но царское командование успело перебросить на угрожаемый участок крупные подкрепления. К тому же кабардинцы, осетины и назрановские ингуши не поддержали восставших. После упорных боев Шамиль вынужден был отвести свои отряды. В свою очередь, и попытка кавказской администрации развить свой успех потерпела неудачу. К лету на фронтах Кавказской войны наступило временное затишье. Мирную передышку Шамиль использовал для укрепления государства горцев. Мухаммед Ахбердиев с головой отдался созданию наряду с народным ополчением регулярных частей пехоты и кавалерии с полковой структурой и знаками отличия. Вскоре отряды, собираемые в наибстве Ахбердилава, вошли в число наиболее боеспособных и дисциплинированных подразделений армии Шамиля. Они неукоснительно соблюдали предписания, данные имамом: "Когда победите неверных, не убивайте ни стариков, ни женщин, ни детей; не жгите ниву, не рубите деревья, не режьте животных (кроме тех случаев, когда они необходимы вам для пищи), не обманывайте, когда вы находитесь во взаимном перемирии, и не нарушайте мир, когда вы заключили его"(16). Многие горцы из отрядов Ахбердилава (как дагестанцы, так и чеченцы) с гордостью носили знаки отличия с надписью: "Храбр и мужествен". Трусов, помеченных символическими войлочными нашивками на рукавах или спине, практически не было. Сам Мухаммед Ахбердиев к началу 1842 года имел несколько высших наград Имамата, в том числе темляк (кисть на рукоятке шашки), присвоенный ему за мужество и неустрашимость, а также особый серебряный орден с надписью: "Нет человека храбрее его. Нет сабли острее, чем его сабля". Ахбердилав проявил себя как умелый администратор. Вслед за Шамилем он определил подати в размерах гораздо меньших, чем раньше; беднейшая часть населения от налогов освобождалась. Платить разрешалось не только деньгами и сельхозпродуктами, но и всем, что жители могут или желают отдать. Поэтому, как признавал 9 января 1842 года в рапорте П. Х. Граббе начальник левого фланга Кавказской линии генерал-майор Ольшевский, чеченцы беспрекословно платят подати в общественную казну, а хлеб у них "вдвое дешевле, нежели в Кумыкском владении и в надтеречных деревнях". Малоимущим горцам из казны оказывалась помощь. Будучи человеком честным и принципиальным, Ахбердилав на посту наиба решительно боролся с любыми проявлениями воровства, коррупции, злоупотреблений должностных лиц Имамата. Когда четверо старшин попытались присвоить себе часть денег, поступивших в общественную казну в качестве выкупа за освобождение пленников, захваченных во время набега на Моздок в сентябре 1840 года, Ахбердил Мухаммед лично занялся этим делом. Он наказал виновных, а деньги велел раздать нуждающимся. Об отношении Ахбердил Мухаммеда к пленным свидетельствует рассказ князя Илико Орбелиани, попавшего в плен при взятии горцами Кумуха. Получивший впоследствии свободу в обмен на мюридов, князь вспоминал, как наиб подошел к пленным, пригласил их сесть и объявил, что имам не затевает ничего дурного, а хочет получить за них находящегося со времен Ахульго в аманатах у российского правительства сына своего, Джемалэтдина, которого он нежно любит. Выразив искреннее сочувствие пленным, Ахбердилав пожелал им не терять твердости духа, терпения и мужества и на прощание подарил каждому по серебряному рублю. По воспоминаниям грузинского князя можно составить словесный портрет хунзахского героя: "В чертах лица его изображается доброта и хладнокровие; плотное телосложение показывает силу и здоровье; он одевается лучше прочих чеченских начальников". Анализируя данные разведки и многочисленные донесения, новый главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом генерал А. И. Нейдгардт пришел в 1842 году к выводу, что самой заметной фигурой в рядах восставших горцев после Шамиля является Ахбердилав. Он был не только наибом Малой Чечни, но и мудиром (генерал-губернатором. - И. К.) всей Чечни; один из немногих среди элиты Имамата имел звание генерала (кроме него генералами были лишь дагестанские наибы Абакер-кадий и Кибит-Магомет, чеченские - Уллубий и Шуаип-мулла). Предполагалось, что Мухаммед Ахбердиев займет должность имама в случае смерти Шамиля. Весной 1843 года, готовясь к окончательному освобождению родной Аварии, Шамиль посылает своего лучшего наиба в Андию с целью создания плацдарма для наступления на Хунзах и Гергебиль. Одновременно Ахбердилаву дается почетное поручение - руководить обороной столицы Имамата - Дарго. Наибство Мухаммеда Ахбердиева в Малой Чечне в начале апреля было разделено на две части, одну из которых возглавил его друг - старшина аула Урус-Мартан Исса, а другую - татарин Юсуф-Хаджи. Как мудир Чечни, Ахбердилав руководил деятельностью вновь назначенных наибов. Получив очередные донесения о действиях Ахбердил Мухаммеда, А. И. Нейдгардт распорядился форсировать действия с целью его устранения. Согласно донесению пристава горских народов князя Авалишвили, Ахбердилав 12 июня 1843 года близ аула Шатиль в верховьях р. Аргун был "тяжело ранен в спину выше лопатки пулей, которая осталась у него внутри". По хевсурским преданиям, предательский выстрел сделал во время переговоров горец по имени Чванта, подкупленный шатильскими старшинами; под другой версии стрелял молодой шатилец, давший клятву отомстить за гибель от шашек мюридов своих близких. Мухаммед Ахбердиев сумел убить покушавшегося и отступить в горы, взяв пленных и уведя большое количеств скота. Несколько дней его организм боролся за жизнь, но рана оказалась смертельной. 18 июня 1843 года Ахбердилав скончался. На следующий день начальник левого фланга Кавказской линии генерал-майор Р. К. Фрейтаг, не скрывая своего удовлетворения, доносил А. И. Нейдгардту: "По слухам, дошедшим до меня через лазутчиков, Ахверды Магома убит в деле, которое он имел с племенем ахо, смежным с кистинцами, для завоевания коего он послан был Шамилем. Смерть Ахверды Магомы имеет сильное влияние на чеченцев, и они очень упали духом". Мухаммед Ахбердиев был похоронен в селении Гуш-Керт нынешнего Шатоевского района Чечни. Осенью того же года его товарищи по оружию перешли в решительное наступление в Дагестане. 17 ноября 1843 года гарнизон российских войск покинул аварскую столицу Хунзах... Дагестан BF

В низамах Шамиля имеется раздел «Положение о наибах», состоящий из 14 глав. Главы очень сжаты, и полный их текст займет не более 3–х - 4–х машинописных страниц. Зато их содержание дает исчерпывающий ответ на вопрос о правах и обязанностях наибов.

Первая глава требует от наиба буквально следующее: «Должно быть исполнено приказание имама, все равно, будет ли оно выражено словесно или письменно, или другими какими?либо знаками; будет ли оно согласно с мыслями получившего приказание или несогласно, или даже в том случае, если бы исполнитель считал себя умнее, воздержаннее и религиознее имама».

Во второй главе говорится, что «на войну или на работу» надо идти «без лицемерия». Когда в чьем?либо наибстве произойдет несчастье, «прочие наибы должны спешить на помощь… без промедления», - гласит третья глава. «Не должно наговаривать (одному наибу на другого) перед имамом, хотя бы они знали друг о друге в действительности предосудительные поступки», - указывает пятая глава. «Относительно охранения страны своей и границ, - записано в следующей главе, - нужно быть всегда начеку, днем и ночью».

Седьмая глава требует удерживать себя и подчиненных своих от взяточничества. В десятой говорится, что при отступлении в бою наибам нужно не бежать в беспорядке, не оставлять позади себя имама, а «напротив, они должны окружить его и не делать без него ни одного шагу…»

Одиннадцатая глава категорически запрещает грабить жителей населенных пунктов, куда прибывают войска наибов. Запрещая открывать секреты государства другим наибам, семье, братьям, тринадцатая глава заключает: «Когда будут открыты тайны, то дело дойдет до погибели».

«Положение» было оглашено в 1847 году на съезде в ауле Анди. При этом событии, обращаясь к наибам, Шамиль произнес краткую речь: «Несколько раз я видел ваше положение и испытал дела ваши, я запрещал вам и увещевал вас оставить мерзкие поступки и отвратительные происки, в которых коснеете, - и так как вы все еще не пробудились, то я пожелал издать этот низам и положить, его общим руководством между людьми». Тех наибов, которые одобрили низам, он пригласил поставить свои печати в журнале и снять копии с «Положения», хранить их и справлять свою службу в соответствии с ним.

«Если же между вами найдется такой, который не в состоянии будет перенести его (этого низама - Б. Г.) трудности, - заканчивая речь, говорил Шамиль, - тот пусть оставит свою должность и сойдет в число простонародья.

В своем ответе наибы выразили свое полное согласие со всеми главами «Положения», сняли копии с него, и в журнале, где рукою Шамиля изложено оно, поставили свои печати.

Должности наибов существовали еще задолго до Андийского съезда, но только на нем эти должности были законодательно определены и утверждены. В основном во главе наибств стояли храбрые и распорядительные люди. В большинстве это были выходцы из состоятельных семейств, что, конечно, неблагоприятно отражалось на подчиненных. Только Ахверды–Магома, Уллубий и еще несколько других наибов происходили из узденей и даже гулов–рабов. Наибы хорошо одевались: на правом плече носили серебряные пластинки, а пятисотенные и сотенные - медали. От имени имама они давали распоряжения, разрешали споры, собирали налоги с населения, готовили ополчения из рекрутов, чтобы защитить подчиненную им территорию от вторжения царских войск; а при надобности они обязывались со своими бойцами стать под знамя Шамиля и действовать в том районе, где приказывал имам.

Но оказалось, что не всякий сметливый и храбрый военачальник, какими были почти все наибы, может хорошо управлять народом. Кроме того, многие из них, невзирая на подписи и печати, поставленные в «Положении», стали преследовать не общенародные, а свои личные интересы. Многих из них Шамиль смещал, даже предавал смертной казни. Но и эти крайние меры не приносили пользы, так как новые наибы оказывались не лучше смещенных.

Были, разумеется, среди наибов и честно выполнявшие свои обязанности. Биографии нескольких военачальников, очень разных по уму и характеру, нам помогут в какой?то мере разобраться в той сложной обстановке, в которой Шамилю приходилось жить и работать.

Имя храбреца, военачальника Шамиля Ахверды–Магомы стало известным еще при втором имаме Дагестана - Гамзат–беке. Шамиль питал глубокие симпатии к Ахверды–Магоме и считался с его мнением.

В 1837 году предполагалась поездка Николая 1 на Кавказ. Командование решило сделать своеобразный миролюбивый жест - пригласить Шамиля к царю и уговорить прекратить борьбу. В Чиркату был отправлен «верный» человек. Микаил, так его звали, убедил Шамиля явиться к роднику на Гимринском спуске, где его с 15 солдатами будет ждать генерал Клюки фон–Клугенау.

Свидание состоялось. Противники пожали друг другу руки, сели на бурку. Узнав суть предложения, Шамиль категорически отказался видеться с царем Николаем I. «Я решил, - сказал Шамиль, - не отправляться на свидание, потому что я многократно видел от вас измену…»

Убедившись в непреклонности Шамиля, генерал встал. В это время из?за скалы показался Ахверды–Магома с мюридами. Клюки фон–Клугенау встревожился, но его успокоили, сказав, что законы гостеприимства не будут нарушены. Узнав о цели свидания, Ахверды–Магома не дал Шамилю возможности пожать руку генералу. Клугенау вспылил. Произошла размолвка, чуть не закончившаяся кровопролитием. Рассердился и Шамиль, но сдержал себя, взял за руку разъяренного Ахверды–Магому и двинулся вниз по Гимринской тропе. Таким образом, переговоры ни к чему не привели.

Ахверды–Магома принимал участие в кровавых событиях на Ахульго. О том, как он очутился в крепости у Шамиля, следует сказать подробнее.

В то время когда имам укреплялся на горе, на помощь ему из Чечни с большой группой чеченцев отправился Ахверды–Магома. С наступлением ночи усталые мюриды прилегли на землю. Ахверды–Магома ходил от одной группы к другой, подбадривая новичков. После полуночи всех одолел сон, когда занялся рассвет, отряд был атакован шестью ротами Кабардинского полка. Не совсем понимая, что происходит, люди Ахверды–Магомы побежали, многие пали от штыковых ран.

Хотя они не сумели протянуть руку помощи Ахульго, но все же сослужили службу Шамилю: пока Граббе был занят чеченцами, имам совершил вылазку и разрушил часть осадных сооружений противника. Вот тогда?то один только Ахверды–Магома неведомой нам дорогой пробрался сквозь вражеские кордоны и явился к имаму. Точных сведений о его действиях на Ахульго мы не имеем. Известно только, что Ахверды–Магомз был ранен. Шамиль не оставил его с Другими защитниками, а уходя, взял с собой. Этим актом, вероятно, имам показал, что очень ценит Ахверды–Магому. Поддерживаемый товарищами, наиб прошел дорогу от Ахульго до переправы на Андийское Койсу, затем вместе с ними поднялся на Са–латавский хребет.

На дороге беглецы встретились с чиркеевцем по имени Иса–Хаджи. Он, как сообщает ал–Карахи, посадил на свою лошадь Ахверды–Магому и еще одного тяжелораненого и доставил их до места ночлега. Туда же привез чиркеевец четырех баранов и мешок пшеничной муки. За это Иса–Хаджи впоследствии был отправлен царским правительством в Сибирь.

Выздоровев, Шамиль и Ахверды–Магома вдвоем отправились на Малую Чечню, желая поднять народ на борьбу с царскими колонизаторами. Их проповеди имели большой успех. Начав поездку с 15 товарищами, они закончили ее формированием 3–х отрядов. Первым из них имам велел командовать своему другу Ахверды–Магоме. Пожалуй, с этого времени особенно ярко засиял талант этого наиба. В 1840 году Шамиль поехал на родину в поисках новых бойцов и для того, чтобы встретиться с родными, детьми, поклониться праху сраженных на Ахульго. Ахверды–Магома во время отсутствия имама оставался в Чечне первым лицом. В это цоемя наиб со своим отрядом совершил ряд рейдов по тылам противника, захватил десятки деревень, трофеи, пленных.

5 апреля 1840 года у аула Чимулго он дал бой генералу Лабинцеву. 14 апреля мы видим Ахверды–Магому в 22 километрах от крепости Грозной. 23 мая наиб торопился к такому отдаленному от Дагестана пункту, как Нарзан. На следующий день до сумерек сражались его воины и окружили солдат подполковника Нестерова у села Малая Яндырка. Только находчивость царского офицера спасла многих.

Ходили слухи, будто Ахверды–Магома собирается ударить по Владикавказу, и хотя он туда не пошел, но взбудоражил галашевцев и карабу–лаков, населявших берега рек Ассу, Сунжу и Фортангу. Под его влиянием заколебались ингуши. Ими было получено указание от наиба стать у Галашевского ущелья, чтобы в нужный момент броситься на Назрань. Затем планы мюрида изменились, и Ахверды–Магома в ночь с 26 на 27 июня, увлекая за собой жителей семи чеченских аулов, перешел через Сунжу у Кази–Кичу.

Об опасности действий шамилевского наиба говорит тот факт, что против него были посланы генерал–лейтенант Галафеев и полковники Врангель и Фрейтаг. Не найдя Ахверды–Магому, царские войска вытоптали посевы на расстоянии 30 км, сожгли перешедшие на его сторону аулы и наказали оставшихся жителей.

11 июля 1840 года Ахверды–Магома дал (известный благодаря М. ЮЛермонтову) бой на речке Валерик. В этом сражении стороны понесли страшные потери - царские войска потеряли убитыми и ранеными 28 офицеров и 317 солдат, дагестанцы - 150 только убитыми. Эту битву Ахверды–Магома мог записать в свой актив. Буквально день в день с ним Шамиль атаковал противника в районе Салатау и Гимринского хребта. Благодаря действиям Ахверды–Магомы царские войска вынуждены были распылить свои силы и понесли значительные потери.

Пока противник метался из одного пункта в другой, не понимая военных замыслов горцев, Ахверды–Магома помчался на север. Каково же было удивление царского командования, когда туманным утром 29 сентября 1840 года наиб Шамиля вдруг появился на Тереке против Моздока! Он разделил свой отряд на четыре части: одну направил против Батрач–юрта, другую - на аул князя Бековича, и две - выше и ниже Моздока (с целью атаковать город). В самом начале наступления туман рассеялся - фактор внезапности был утрачен, и атаке мюридов подверглись лишь ближайшие несколько станиц. Тем временем у Моздока собралось много царских войск. Основная часть горцев подошла к воротам города. Их встретил комендант Моздока полковник Тиммерман: с крепости стен ударили пушки, с фланга на горцев устремился летучий отряд. Пришлось отходить. В три часа дня Ахверды–Магома дал отбой и увел своих людей в горы.

«Известие о набеге на Моздок болезненно отозвалось в сердце генерал–адъютанта Граббе», - отметил один из военных писателей России.

Интересен дерзкий набег на Моздок и еще вот чем: из этого похода Ахверды–Магома привез будущую жену Шамиля - женщину необычайной красоты - Шуанет.

Царское командование пристально и с беспокойством наблюдало за ростом влияния и действиями чеченского наиба. Оно понимало, что Ахверды–Магома - выдающийся военачальник и авторитет для горцев. В связи с этим целесообразно познакомить читателя с секретным предписанием генерала от инфантерии Головина генерал–адъютанту Граббе, отправленное 29 января 1841 года. Документ настолько привлекает наше внимание, что мы решили привести большую часть его: «По всем сведениям, полученным из Чечни, и по самому, впрочем, положению дел, можно полагать, - писал Головин, - что за хорошую плату найдутся люди, которые решатся на истребление Ахверды–Магомы. Нет сомнения, что через уничтожение этого предприимчивого сподвижника Шамиля мы избавились бы от одного из самых опаснейших его орудий и успокоение Чечни было бы тогда делом гораздо менее затруднительным.

Принимая это во внимание, я неизменным почел… - сообщал далее генерал, - предоставить вам право употребить… до двух тысяч рублей серебром… с тем, что хотя бы на первый случай пожертвовать часть денег из них без достижения еще цели. Я полагаю, что исполнение дела сего ближе всего возложить на генерал–майора Ольшевского, которого вы снабдите должными наставлениями и суммой денег…»

Тот же генерал следующим образом оценил личность Ахверды–Магомы в письме к военному министру Чернышеву от 28 августа 1842 года: «Шамиль под названием имама считается главою и духовным властелином. Первым после него признается Ахверды–Магома, долженствующий заступить на его место в случае его [Шамиля - Б. Г.] смерти».

Донесения тех лет пестрят сообщениями об ударах, наносимых дагестанцами по царским войскам, о том, что Чечня под руководством Ахверды–Магомы представляет из себя постоянно действующий вулкан. По решению Шамиля в 1843 году талантливый полководец был произведен в чин генерала (наряду с такими наибами, как дагестанцы Абакар–Кадий, Кибит–Магома и чеченцы Шуаип–мулла и Уллубий),

Преданный борьбе горцев за независимость, Ахверды–Магома заслужил всеобщее уважение - своих подчиненных и всех, кто общался с ним.

Будучи в плену у горцев, грузинский князь Илико Орбелиани однажды встретился с чеченским наибом, а также с военачальниками Шуаип–муллой и Уллубием. Об этом князь писал: «Шуаип–мулла и Уллубий ругали перед нами русских, говорили, что Шамиль, взяв нас в плен, доберется теперь до Клугенау и до Граббе, а потом… возьмет в Тифлисе и самого Сардаря… Эта хвастливая выходка сопровождалась общим хохотом… Ахверды–Магомет не принимал участия в этом разговоре». Затем, по рассказу Орбелиани, наиб подошел к князю и другим пленным, пригласил их сесть и объявил, что Шамиль за них хочет получить Джамалутдина - сына своего, которого он нежно любит. «Он надеется получить ею, - продолжал Ахверды–Магома, - и потому держит вас в таком месте, откуда вам трудно бежать… Но вы военные и не должны терять твердости духа, терпения и мужества…»

Наиб Шамиля искренне посочувствовал пленным, сказал им много теплых слов, припомнил, как ему удалось бежать вместе с Шамилем из Ахульго, и на прощание подарил каждому по серебряному рублю. «В чертах лица его изображается, - вспоминал впоследствии Орбелиани, - доброта и хладнокровие, плотное телосложение показывает силу и здоровье, он одевается лучше прочих чеченских начальников».

Блестящий тактик Кавказской войны и мужественный человек получил три серебряных значка. Один значок был особенным, такого не было больше ни у кого среди 60 тысяч солдат и офицеров шамилевской армии. На нем отлиты слова, специально составленные самим Шамилем: «Нет другого молодца, как Ахверды–Магома, и лучшей шашки, чем его шашка».

Погиб выдающийся наиб в 40–летнем возрасте в верховьях реки Аргунь у аула Шатиль в 1843 году.

Мулла и старшина аварского аула Телетль Кибит–Магома - одна из сложнейших фигур Кавказской войны. Он становится известным еще во времена первых двух имамов, но заметной фигурой Кибит–Магома стал лишь при Шамиле. Редко можно было найти такое сочетание личной храбрости с умением руководить людьми, какое обнаруживал этот человек. Царские генералы считали его соперником Шамиля по влиянию на дагестанские народы. Телетлинский мулла после провозглашения третьего имама какое?то время не предпринимал никаких действий, наблюдая, как будут разворачиваться события, хотя у него уже был великолепный отряд воинов, а сам он не только знал наизусть Коран, но хорошо владел тактикой и стратегией боя.

В знаменитом ахульгянском сражении он участия не принимал. В 1840 году, когда в Дагестан прибыл отряд царских войск, а Шамиль действовал в Аварии, Кибит–Магома также занимал выжидательную позицию. Но в том же году, в связи с успехами горцев, телетлинец начал склоняться на сторону Шамиля. А потом - будто плотина ожиданий рухнула. Кибит–Магома ринулся на Карадахский мост с целью разорвать связи Мехтулинского и Шамхальского владений, с одной стороны, и Аварией - с другой. Успех был полный. Однако вскоре неудачное сражение 14 сентября под Гимрами заставило его отойти: Кибит–Магома ушел в свой недоступный Телетль..

Летом 1841 года нарочный от Шамиля акушинец Гаджи доставил Ки–бит–Магоме несколько писем и среди них послание из Турции от Ахмед–Алй–Паши, где говорилось, что он скоро явится с войсками в Дагестан. Кавказское командование, имевшее сведения об этом письме, считало бумагу фальшивой, направленной на то, чтобы поддержать «в черни дух народный к возмущению». Кибит–Магома очертя голову снова ринулся в дело. В Ругудже он взял 12 аманатов–заложников, в Куяда - 30, Хоточе - 3, Карадахе - 9 человек, в Хиндахе для мюридов в качестве трофеев забрал 3 ружья, в Карадахе - 9, Хоточе - 3 и в Гунибе - 8.

Новый сподвижник Шамиля обосновался вокруг Гуниб–горы. К его 500 бойцам понемногу стали присоединяться молодежь и старики. Со своими вьюками товаров в его лагерь пришли 20 лакцев для торговли.

К концу 1841 года под его знаменем действовали 2 тысячи горцев. Успех будто сам искал его. Только 12 октября Кибит–Магома освобождает Могох, Хиндах, Коли и Закиту. 18 октября овладевает Голотлем, Карадахским мостом, затем к нему переходит Дарада–Мурада. Как увеличивается снежный ком, катящийся, с горы, так и росло количество его бойцов - вскоре их стало 4 тысячи, среди них были анцухцы, тленсерух–цы и лакцы.

Кибит–Магома, как и Шамиль, понимал стратегическое значение Гу–ниба. Он приказал укрепить его и свозить туда всякого рода запасы. По совету Шамиля он собирался захватить Гоцатль, но позднее активные действия царских войск заставили его отказаться от своего плана.

3 декабря 1841 года Кибит–Магома распускает своих людей. Весной 1842 года наиб Шамиля снова в действии. В мае его можно было видеть близ Кумуха, дающим бой против генерала М. З. Аргутинского–Долгору–кова. Вскоре у аула Шовкра наиб терпит неудачу и уходит в Аварию.

В начале сентября им была сделана новая попытка занять Гоцатль и укрепление. Прежде чем двинуться туда со своими воинами, Кибит–Магома послал парламентера - перебежчика Залетова, прапорщика егерского полка. Комендант укрепления Гоцатля капитан Кузьменко выслушал Залетова, не впуская внутрь укрепления, отверг предложения горцев, а затем, собрав своих людей, дал приказ готовиться к упорной обороне. Люди помолились, обнялись на всякий случай друг с другом и разошлись по своим местам.

В ночь на 11 сентября Кибит–Магома с большим количеством людей прибыл к аулу. Гоцатль сдался без сопротивления. Люди Кибит–Магомы начали атаку укрепления. Шесть часов бились русские солдаты, отражая атаку за атакой. Удачными выстрелами из пушки горцы разбили стену и ворвались в укрепление.

К вечеру над цитаделью наступила тишина. 30 солдат были убиты. Храбрый капитан Кузьменко, получивший рану в бою, и 120 его людей вынуждены были сложить оружие. Их направили в распоряжение имама Шамиля.

В начале февраля 1843 года Кибит–Магома с 400 мюридами совершил набег на аулы Гидатлинского общества и, убив 6 человек из богатых родов, вернулся в Телетль. Затем, считая, что почетные люди этого общества не успокоились и не собираются держать сторону Шамиля, Кибит–Магома вызвал в селении Батлух предводителей из 10 аулов и убил их. Действия Кибит–Магомы вызвали недовольство в народе. Но тем не менее имам в Телетле, Гидатле и аулах, ставших на сторону восставших, наибом назначил Кибит–Магому и дал ему чин генерала. В 1843 году он помогает Шамилю захватить укрепление царских войск в Унцу–куле.

Так в сражениях и битвах почти до конца Кавказской войны прошла жизнь наиба Шамиля Кибит–Магомы из Телетля.

Мы не оговорились, сказав «почти». Дело в том, что Кибит–Магома в самом конце войны перешел на сторону царского правительства. Вот как это было. Когда командующий войсками на Кавказе Л. Барятинский 14 августа 1859 года появился на Голотлинском мосту, его встретил криками «ура!» гроза Андалала и Гидатля, бывший наиб Шамиля Кибит–Магома. Рядом стояла толпа его людей. Они также кричали «ура!», пели песни и стреляли из ружей.

Для Шамиля переход Кибит–Магомы на сторону царских войск не был неожиданностью. Царское правительство несколько раз пыталось связаться с помощником имама. Первая попытка была сделана в 1842 году. Генерал Головин в рапорте военному министру России Чернышеву доносил, что «генерал Фезе после удачной своей в начале нынешнего года зимней экспедиции входил в сношение с Кибит–Магомой Телетлинским и даже с некоторою надеждой успеха. Но последовавшая… перемена остановила дальнейший ход этого дела. Между тем, - сообщал свое мнение Головин, - приобретение его… весьма важно. Для него, однако же может быть, и недостаточно было бы одной награды: он, вероятно, захотел бы какого?нибудь возвышения с правом управлять независимо под покровительством нашим… некоторыми горскими племенами, что также можно принять в соображение…»

Продолжая действовать в этом направлении, генерал Фезе в 1842 году имел связь с Кибит–Магомой. Царское командование утвердилось в мысли, что для переманивания его мало одних денег и наград. Кибит–Магома ставил непременным условием возможность управлять частью Дагестана. В 1845 году генерал Шварц начал переговоры с Кибит–Магомой.

Шамиль тогда не подозревал его в измене, хотя слухи об этом носились в горах. В 1855 году имам получил неопровержимые улики против наиба: Кибит–Магома имел сношение с царским командованием через генерал–майора Аглар–хана Казикумухского. Теперь наиб Андалала и Гидатля подлежал смертной казни. Кибит–Магому вызвали в Ведено. Имам сказал: «У меня есть доказательства твоей измены. Народ знает про нее и требует твоей смерти. Но я уважаю твой ум, твою ученость и престарелые лета… а главное, хорошее управление краем. Не хочу исполнить волю народа в благодарность за твои услуги ему. Вместо того, оставайся у меня… я сам буду наблюдать за тобою, а впоследствии, когда народ успокоится, а ты заслужишь полное прощение… я отправлю тебя на прежнее место». Бывший наиб находился в свите Шамиля до 1859 года. Тогда по дороге на Гуниб Кибит–Магоме велели быть в одном из аулов близ Ичича?ли, но он не выполнил последний приказ имама.

Царское правительство, учитывая авторитет Кибит–Магомы и то, что он «добровольно» сдался, оставило его в покое. Бывший наиб поселился в родном Телетле. В беседе с Шамилем в Калуге А. Руновский как?то задал вопрос - кто остался на Кавказе из авторитетных людей, возможно способных продолжить дело Шамиля. Собеседник ответил: «В Дагестане есть один такой человек: он столько же, если не больше меня, имел влияния на народ… Я знаю, что, если назову его, мне не поверят, так как между нами есть счеты, которых, конечно, не суждено мне покончить на этом свете, но все?таки я назову его для того, чтобы сказать, что, когда на Кавказе случится что?нибудь, ищите концы у Кибит–Магомы, кроме него никто не в состоянии и никто не захочет сделать что?либо. Впрочем, повторяю: едва ли он решится пойти по моим стопам… Кибит–Магома есть Даниель–бек и Хаджи–Мурат взятые вместе, - заканчивая свою мысль, сказал Шамиль, - а главное, что он больше мусульманин, нежели я сам».

Шамиль оказался провидцем. В 1862 году земляк Кибит–Магомы теле–тлинец Кази–Магома сделал попытку поднять восстание в Андийской округе. Его арестовали и отправили в ссылку.

Арестованный Кази–Магома приходился Кибит–Магоме двоюродным братом. Может быть, здесь это просто совпадение, а может быть, на самом деле бывший наиб имама был замешан в этом «деле». Однако Кибит–Магому препроводили в Темир–Хан–Шуру под строжайший надзор областной администрации.

29 августа 1877 года с нападения горцев на Салтинский мост вновь разгорелся пожар восстания, охвативший 504 населенных пункта Дагестана. Одной из опорных точек восставших явился опять?таки аул Телетль - родина Кибит–Магомы. Сюда с боями прибыл генерал Смекалов. На предложение сдаться телетинцы ответили выстрелами. 24 октября 3100 солдат бросились на штурм аула. Сверху посыпался град пуль, камни, земля. Войска подтянули пушки и с расстояния 70 метров били в упор. Аул превратился в ад кромешный. На следующий день генерал сообщил по инстанции: «Телетль зажжен и разрушается, большая часть хуторов уничтожена, за исключением нескольких ближайших к сообщению…»

Смекалов получил благодарность и приказ: «Выселить жителей Телетля, раненых телетинцев арестовать и отправить в Гуниб, казенные потери возместить за счет главных виновников восстания и населения». Первым пунктом указывалось: «Выселить в Россию весь тухум Кибит–Магомы (с боковыми линиями), а главных виновников возмущения вместе с семействами арестовать и отправить в Гуниб». Таковы факты. Нам остается добавить, что сам Кибит–Магома позднее выехал в Турцию и там умер.

Наш следующий рассказ - о Даниель–беке. Отец его Ахмед–хан–Султан добровольно принял царское подданство. В 1831 году он умер, и наследство его досталось сыну. Даниель–бек также оставался верным царскому правительству и свою преданность показал не однажды. Еще при Кази–Магомеде некоторые восставшие аулы Елисуйского султанства три раза посылали вакилей к Даниель–беку, приглашая перейти на свою сторону, но тщетно. Вместе с войсками завоевателей он участвовал в подавлении восстаний.

Из его биографии мы могли бы сообщить и такие факты. В июне 1839 года Даниель–бек покорил жителей Рутула, чем обезопасил тылы царских войск, занятых строительством Ахтынской крепости и осадой Шамиля в Ахульго. Еще через три года Даниель–бек оказал помощь генералу Аргутинскому–Долгорукову. Вот как это случилось.

Наиб Шамиля Гаджи–Ягья хотел закрепиться перед Кази–Кмухом. Туда же заторопился Аргутинский, но артиллерия и плохая дорога тормозили движение солдат. Выход из ущелья, по которому они шли, могли занять горцы. Вот тут?то помощь царским войскам оказал Даниель–бек. Об этом событии Аргутинский–Долгоруков докладывал генералу Головину следующее: «Получив здесь сведения, что неприятель показался у выхода из ущелья, я послал Елисуйского султана с 200 человек кавалерии, а сам с сотней пешей милиции и двумя батальонами Тифлисских и Менгрельских егерей выступил… Елисуйский султан, настигнув неприятельский аванпост из 40 человек… гнал оный до самого селения Шовкра, более половины положил на месте и одного взял в плен для языка…»

Многолетние усилия царского правительства не только не привели к покорению края, а наоборот, усилили движение горцев. Завоеватели решили изменить тактику. Например, генерал–майор Ладынский предлагал следующее: поскольку карательные экспедиции не имеют успеха, надо занять и укрепиться на плоскостном Дагестане: восставшие не могут долго без хлеба, который дает эта часть Дагестана. После того как эта задача будет выполнена, необходимц сделать еще шаг: «Следует действовать на привлечение горцев к покорности и разъединению их. Надо действовать через ближайших начальников внутри гор деньгами, но не вдруг, а постепенно… Принуждением и силою властям того нельзя достигнуть, что можно завершить любовью и доверенностью народа того края, где кто начальствует. Тогда им откроется верный способ найти посреди тех же народов людей, через которых… не иначе как деньгами, можно действовать на поселение раздора не только между различными племенами, но и самими военачальниками Шамиля, и даже породить кровную месть, заставя между собою драться, и тем ослаблять их. Потом более непокорных можно наказать вернее, употребляя для сего не одни наши войска, но татарскую милицию и даже тех горцев, которые враждебны будут с нами».

Ладынский не открывает Америки. Ему и другим царским военачальникам предшествовал многовековой опыт английских, французских и других колонизаторов, в арсенале которых можно было найти и не такие приемы. Мы не стали бы особенно останавливаться так подробно на высказываниях генерала, если бы не одно обстоятельство. Он сетует, что, «к несчастью, из настоящих начальников мало таких, которые бы до сего достигали».

Генерал–майор из «настоящих начальников» выбор остановил на Дани–ель–беке. С ним был вполне согласен военный министр России Чернышев. Он также считал, что «Султан Даниель–бек один из надежнейших для таковых поручений…» И уж «после него я считаю полезным в сем отношении Ахмет–хана Мехтулинского…»

Но у Даниель–бека к этому времени вызревают свои планы. В 1840 году царское правительство решило Елисуйское султанство как участок подчинить Белоканскому уезду Грузино–Имеретинской губернии. Этот акт сильно ущемил Даниель–бека. В прошении на имя Чернышева он ходатайствовал оставить все в прежнем положении и, кроме того, утвердить его самого в княжеском достоинстве.

Между тем военная обстановка в горах изменилась коренным образом. 1843 год можно назвать годом Шамиля. Почти весь Дагестан оказался в руках горцев, а самая большая крепость царских войск Темир–Хан–Шура была заблокированной в течение целого месяца. Успехи народно–освободительного движения, вероятно, заставили трезво оценить положение и Даниель–бека. Он понимал, что в прежней роли агента и холуя колонизаторов он мог лишиться не только своих владений, но и собственной головы. И он сделал неожиданный для своих господ ход.

«Вчера я получил сведения от моих лазутчиков, что генерал–майор султан Елисуйский Даниель торжественно присягнул в мечети принять сторону Шамиля и заставил присягнуть при этом и своих подданных, - доносил 6 июня 1844 года генерал–майор Шварц своему начальству. - Я не мог еще допустить мысли, - восклицал генерал, - чтобы султан–генерал русской службы мог решиться к вероломству…»

Кавказское начальство по этому поводу забило тревогу. Одни сожалели, что в свое время не упрятали Даниель–бека если не в Сибирь, то хотя бы в глубинные районы России. Другие предполагали как?нибудь примириться с ним и вернуть его, так как «если что случится с Шамилем, то Даниель–Бек–Султан сделался бы начальником всех неприязненных нам племен и в некоторых отношениях был бы для нас еще опаснее». Но Даниель–бек очень скоро начал изменять и горцам и их вождю. Переходя к соплеменникам, он на всякий случай увез в горы и сына княгини Нох–бике, жены хана Мехтулинского, малолетнего Ибрагим–хана. Шамиль приказал в конце марта 1845 года вернуть мальчика несчастной матери. Воспользовавшись случаем, Даниель–бек тайно передал через своего человека Нох–бике, что он раскаивается в совершенном и желал бы знать, будет ли прощен, если вернется назад.

Сам Шамиль никогда не питал симпатии к Даниель–беку. Но учитывая его добровольный переход на сторону движения, некоторое его влияние на жителей Елисуйского султанства и знания в военном искусстве, приобретенные у русских, назначил его наибом. В нескольких небольших сражениях Даниель–бек показал себя настоящим бойцом. Но время от времени к имаму поступали сведения о его непонятных действиях. Такой доклад был сделан, к примеру, Шамилю согратлинцами в 1843 году. Пытаясь оправдаться, Даниел–бек немедленно обратился к жителям этого аула. В письме, в частности, говорилось: «… Когда до меня дошел слух о том, что вы наговариваете на меня, я был поражен. Разве вы не знаете, что я, оставив свои владения, бежал к братьям. Могу ли я после всего этого добиваться старого…»

Шамиль опасался измены со стороны нового наиба, потому согласился, чтобы сын Кази–Магомед взял в жены дочь Даниель–бека - Каримат. На новой службе Даниель–бек быстро понял, что, пока жив Шамиль, ему ни султанства, ни прежних владений никогда не получить. Только переход снова на сторону русских, возможно, вернул бы ему прежнее положение и владения. Сделать это было не так легко, как ему казалось вначале. В случае новой измены не только дочь Каримат и вся семья бека могли бы быть подвергнуты преследованию со стороны имама, но и каждый встречный горец мог убить Даниель–бека как врага.

И султан Елисуйский ведет двойную игру. В 1854 году он с сыном Шамиля Кази–Магомедрм совершает военный поход в Грузию. Там в плен к ним попадают две княгини. Было решено обменять их на сына Шамиля Джамалутдина. Из переговоров посредник Громов вынес следующее впечатление: «Носится слух, что Даниель–Султана Шамиль ласкает лишь по родству с ним, а на деле весьма мало обнаруживает к нему доверия»

Линия поведения Даниель–бека очень запутана. После возвращения из России старшего сына Шамиля Джамалутдина он хочет выдать за него другую свою дочь. Нам кажется, что наиб имама рассчитывал найти союзника в лице Джамалутдина, чтобы в удобный момент совершить переворот, поставить восставших под удар и таким образом сполна оправдаться перед царским двором и заодно вернуть все свои богатства.

Эта попытка не увенчалась успехом. Ни любовь Джамалутдина к его дочери, ни просьбы людей, ни усилия самого Даниель–бека не изменили взгляд Шамиля. Он не дал разрешения сыну на женитьбу. Ему в жены была определена дочь чеченского наиба Талгика. Тогда Даниель–бек ринулся в другую крайность. Он выдвинул перед Шамилем следующий план: отправить его, Даниель–бека, с 15 почетными горцами (пользующихся большим уважением) в Турцию, Англию, Францию, где они расскажут о положении дел и попросят помощи. Идя навстречу просьбе горцев, иностранцы помогут образовать из Дагестана отдельное государство под протекторатом Турции. Шамиль отвечал, что он едва–едва справляется с подвластными ему землями. Он ни в коем случае не может позволить вмешательства европейских государств и «что… и без посторонней помощи достигнет… цели, а в противном случае никакая земная сила не отвратит неудачу».

На все затеи Даниель–бека Шамлиь смотрел, как заявляет А. Рунов–ский, «как на блажь, которая пришла ему в голову от безделья».

Даниель–бек так и не сумел осуществить свои планы. И только лишь в конце Кавказской войны перешел к прежним хозяевам. 8 августа 1859 года он был вместе с генералом Меликовым у подножья Гуниба. Здесь, у Шамиля, оставалась дочь Даниель–бека Каримат. С разрешения А. Барятинского, Даниель–бек отправил своего человека в лагерь имама, требуя вернуть ему дочь и таким образом избавить ее от опасности. Шамиль велел передать, что он не видит причины, почему для его дочери надо сделать исключение. «Передайте своему султану, - сказал Шамиль, - что будет справедливо, чтобы жена разделила участь своего мужа, какова бы она ни была».

Позже стало известно, что Даниель–бек и в этом деле проявил себя с неблаговидной стороны: пришедший за Каримат человек высматривал позиции на Гунибе, узнавал о военных и продовольственных возможностях осажденных. Вскоре после прихода человека от Даниель–бека исчез слуга Каримат. Оказалось, через него Каримат отправила письмо отцу со сведениями о положении дел в лагере Шамиля. Но тогда никто об этом не подозревал.

Когда пленный Шамиль и его семья прибыли в Темир–Хан–Шуру, то по требованию Даниель–бека Каримат была возвращена родителям. Отец не разрешил ей ехать с мужем на север. Шамиль был взбешен и хотел собственноручно убить Даниель–бека. Будучи в Калуге, Шамиль так охарактеризовал Даниель–бека: «Воин - плохой, советчик - хороший, исполнитель - никуда не годится».

Умер и похоронен Даниель–бек в Турции.

Благодаря Л. Н. Толстому наиб Шамиля Хаджи–Мурат стал известен не только на Кавказе, но и далеко за его пределами. В народе его знали как храбреца. Даже сегодня, когда люди хотят привести пример храбрости, то чаще всего называют имя Хаджи–Мурата.

Хаджи–Мурат прожил чуть более 30 лет, но оставил после себя яркий след. Образ его настолько сложен, что и по истечении 100 лет после гибели среди дагестанцев нет единого мнения о поступках и действиях этого человека. Одни считают его отступником, другие же, напротив, ставят Хаджи–Мурата рядом с Шамилем.

Хаджи–Мурат родился, предположительно, в 1817 году в аварском ауле Хунзах. Некоторое время Хаджи–Мурат прожил в Цельмесе. Имел там саклю и пахотную землю. Эти обстоятельства способствовали тому, что Л. Н. Толстой родиной героя повести ошибочно назвал селение Цельмес.

Отца Хаджи–Мурата звали Гитино–Магома Алсагари. В Хунзахе он имел свой клочок земли. Алсагари погиб молодым под стенами родного аула в 1830 году во время стычки с мюридами первого имама - Кази–Магомеда. Жена его Залму считалась кормилицей у аварских ханов и числилась в составе прислуги как «сют эмчек» (молочная грудь).

Она вскормила среднего сына Паху–бике - Нуцал–хана. Таким образом, Хаджи–Мурат приходился детям ханши молочным братом. О характере Залму говорит такой факт. В 1834 году к Хунзаху подошли мюриды. На переговоры со вторым имамом Дагестана Гамзат–беком поехали сыновья Паху–бике - Умма–хан и Нуцал–хан. В их свите находились Хаджи–Мурат и Осман - дети Залму. У речки Тобот, где стояла палатка имама, делегацию остановили вопросом: «Есть ли среди вас Осман?» Человек, спрашивающий это, оказался дальним родственником сына Залму. «Возвращайся обратно, - сказал он - тебя в гости не зовут!»

А других?

Не знаю, - уклонился от ответа мюрид и преградил Осману дорогу в лагерь имама.

Сын Залму поскакал в Хунзах. Не успел он отъехать и нескольких сот шагов, как услышал частые выстрелы. Были убиты оба молодых хана, сыновья Паху–бике. Узнав о случившемся, Залму крикнула в лицо сыну: «Пусть молоко мое обернется тебе ядом, почему ты не умер вместе со всеми!» Она не пустила Османа на порог, сказав: «Не нужен мне трус!»

Мы рассказали эти подробности, поскольку они сыграют определенную роль в жизни другого сына Залму - Хаджи–Мурата.

Хаджи–Мурат был некрасив, не удался ростом, да еще ко всему этому хромал на обе ноги - следы падения с лошади и со скалы. Близость к ханскому двору дала возможность ему научиться читать и писать. Но далее этого не пошло. Из языков он знал только аварский и очень слабо понимал кумыкский. Как и его предки, занимался хозяйством - пахал, сеял, смотрел за скотиной. Да так, наверное, и хозяйствовал бы весь свой век, если бы в Дагестане не началась война.

С малых лет он увлекался джигитовкой, стрельбой из оружия и скачками. Это было его стихией. На чьей стороне быть? Такой вопрос не стоял перед Хаджи–Муратом, когда началась война. Он, не задумываясь, выбрал сторону своих молочных братьев Умма–хана, Нуцал–хана, Булач–хана и их матери - аварской ханши Паху–бике.

В 17–летнем возрасте Хаджи–Мурат со своим братом Османом участвовал (19 октября 1834 года) в убийстве второго имама Дагестана Гамзат–бека. В этом деле Хаджи–Мурат впервые пролил чужую кровь, убив Хаджиясул–Магому и отомстив этим за гибель брата Османа. Так началась тревожная жизнь человека с характером твердым, как гранит, много блуждавшего в лабиринте жизни, но так и не нашедшего из него выхода.

Кавказское начальство заметило молодого человека и обласкало его. Хаджи–Мурат не остался в долгу. В трудный для Шамиля 1839 год хунзахец находился среди войск Граббе, штурмующих Ахульго. И, как уверяют его сын Гулла и внук Казанбий, Хаджи–Мурат тогда же «за храбрые подвиги… был произведен в офицеры».

Действительно, командир кавказского корпуса барон Розен присвоил ему чин прапорщика, и по просьбе жителей Хунзаха, поручил управлять Аварским ханством. Хаджи–Мурат был предупрежден, что управлять будет временно. И в самом деле, он вскоре уступил должность сперва хану Кази–Кумуха Магомед–Мирзе, а затем Ахмет–хану Мехтулинскому. Обратил внимание на Хаджи–Мурата и командующий в Северном и Нагорном Дагестане генерал–майор Клюки фон–Клугеиау. Прапорщик получил деньги, ему обещали повышение в чине. Все это ввивало сильное неудовольствие и зависть Ахмет–хана Мехтулинского, управляющего Аварским ханством, и в конце концов привело к тому, что Хаджи–Мурата обвинили во всевозможных «грехах»: ношении чалмы (как гимринцы), в том, что гарнизон Хунзаха, будто бы по его вине, остался без дров и т. д.

5 ноября 1840 года Клугенау, бывший в то время в Темир–Хан–Шуре, получил сразу два письма - от коменданта Хунзаха майора Лазарева и от генерал–майора Ахмет–хана. В них извещалось, что 1 ноября Хаджи–Мурат арестован, закован в цепи и находится на гауптвахте цитадели. Клугенау потребовал доставить арестованного в Темир–Хан–Шуру.

Поздно вечером 10 ноября четыре унтер–офицера и 40 солдат под командованием штабс–капитана Флейса с арестантом тайно покинули Хунзах. Решили двигаться через аул Буцру. Шли по узкой тропинке. У подножья Буцринского хребта пришлось идти один за другим. В месте, где тропинка резко поворачивала над обрывом, Хаджи–Мурат прыгнул вниз. Солдаты, державшие веревки, к которым был привязан арестант, инстинктивно разжали руки. Флейс и его подчиненные из?за глубокого снега, метели потерял след хунзахца, не могли его найти.

«Слышал я, - вспоминал позже Хаджи–Мурат, - как солдаты в поисках… катились, падая, и ругали меня».

Хаджи–Мурат, хромая на одну ногу, двинулся в сторону Гоцатля, где жил его родственник Арцул–меэр. Через некоторое время беглец ушел дальше, в аул Цельмес. Здесь его настигло письмо Клугенау, датированное 26 ноября. «Прапорщик Хаджи–Мурат! Ты служил у меня - я был доволен тобою… - писал генерал, - недавно г–н Ахмед–хан уведомил меня, что ты изменник, что надел чалму, что ты имеешь сношения с Шамилем. Приказал арестовать тебя и доставить ко мне, ты на пути следования бежал… Если ты не виноват ни в чем - явись ко мне. Не бойся никого - я твой защитник… Хан тебе ничего не сделает, он сам у меня под начальством… Ты хочешь служить Шамилю, следовательно, ты чувствуешь, что ты не прав. А что до Шамиля - рано или поздно он погибнет, как и все его приверженцы… Итак, Хаджи–Мурат, я тебе еще раз говорю: если ты не виноват - явись ко мне, не бойся никого, я твой покровитель…»

Хаджи–Мурат немедленно откликнулся. Он сообщил, что находится в ауле Цельмес, не чувствует себя виноватым и ему нечего бояться. «С Шамилем, - сообщил хунзахсц, - я не имею никакого сношения. В этом я совершенно чист, ибо через него убиты отец, брат и родственники мои…».

Клугенау в следующем письме снова просил Хаджи–Мурата верить ему, воротиться назад и заверял, что его имущество и баранов возвратят ему тотчас, виновные же будут наказаны и т. д. и т. п. Хаджи–Мурат не вернулся. Вместо этого он послал андийского князя Лабазана к Шами–лю. Имам искренне обрадовался. Лошадь, бурка и теплое письмо - таковы были первые подарки Хаджи–Мурату. Получив письмо имама, Хаджи–Мурат через Гоноду, Батлух, Карату, через Андийский хребет явился в Дарго. С этого времени до 23 ноября 1851 года Хаджи–Мурат находился в рядах восставших, участвовал во многих операциях, показал себя храбрым и умелым наибом.

Вот несколько кратких сведений. В начале 1841 года по приказу Шамиля он захватил Цельмес. К аулу подошли царские войска и атаковали. 12 часов шел кровопролитный бой. Каратели не имели успеха, у них погибло много людей, в том числе генерал Бакунин. В бою Хаджи–Мурата ранило; некоторое время он лечился в ауле Инхо.

В октябре 1841 года вместе с другими наибами он атаковал Аварию, захватил Цалкиту, Харахи. Во второй половине мая 1842 года вместе с мюридами Ахверды–Магомы бойцы Хаджи–Мурата завязали бой у Куму–ха. 8 сентября 1842 года без единого выстрела он занял укрепление Ахалчи. В феврале 1843 года своими действиями переполошил Хунзах. В сентябре 1843 года Хунзах был очищен от царских войск. Кадием Хунза–ха Хаджи–Мурат назначил своего брата и потребовал, чтобы вещи, забранные из укрепления и ханского дома, принесли ему. В качестве трофеев было захвачено и 5 орудий. По приказу Хаджи–Мурата казнили 5 человек, которые были заподозрены в каких?то враждебных действиях.

При Хаджи–Мурате постоянно находились четыре телохранителя с обнаженными кинжалами и шашками. Хунзахцы рассказывали, что за 9 дней пребывания на родине Хаджи–Мурат только однажды выходил из дому. При этом его окружала плотная толпа мюридов. Он хорошо понимал, что его действия в прошлом не останутся безнаказанными и что с ним могут поступить так, как в свое время он с братом Османом поступил со 2–м имамом Дагестана Гамзат–беком и другими людьми.

Однажды Хаджи–Мурат, оставив в Хунзахе наибом шототинца Хочбара, выехал в Сиух. По дороге с ним случилось несчастье: на полном скаку он упал с лошади и, ударившись о камни, сильно разбил голову. В Сиух его доставили на носилках. Горский лекарь из Чоха Битулав–Гаджи и его коллега из Орота Сахибилав определили перелом черепа. Сильный и натренированный организм Хаджи–Мурата перенес и этот удар.

В первых числах 1844 года Хаджи–Мурат явился в Хунзах. Голова его была забинтована; хромал он теперь больше прежнего.

Распоряжения его удивили жителей. По приказу Хаджи–Мурата с землею сравняли цитадель царских войск, сломали дома, находившиеся рядом со старой мечетью, и саму мечеть. Разбили памятники и над могилами аварских ханов. Каждый день ходил он на кладбище, где находилась могила Гамзат–бека, и усердно молился. Вероятно, хотел замолить прошлые грехи. Его–примеру последовали некоторые хунзахцы. Одни боялись гнева наиба, другие были солидарны с ним. Но большинство населения оставалось недовольно действиями Хаджи–Мурата. хотя в лицо ему никто об этом не осмеливался говорить.

Хаджи–Мурата с войсками видели и далеко на юге Дагестана, в аулах, населенных лезгинами, и на плоскости, где живут кумыки, и на отрогах Кавказского хребта, за которым живут грузины. «Любимым делом Хаджи–Мурата были набеги», - писал зять Шамиля Абдурахман. Эту мысль подтверждают сын Хаджи–Мурата Гулла и внук Казанбий в своей работе «Хаджи–Мурат», изданной в Махачкале в 1927 году. Они подсчитали, что их знаменитый родитель совершил одиннадцать набегов. По рассказам Гуллы и Казанбия, Хадлси–Мурат, перед тем как совершить поход, раздавал милостыню сиротам и вдовам, молился у могилы Абу–Муслима.

Наибы Чечни АКХАРШ (Акарш) - представитель тайпа садой. Наиб Шамиля в Чеберлое. АКХБОЛАТ (Ахбулат) - наиб Чеберлоя. Погиб осенью 1853 г. во время похода в Закатлы. АЛДАМ (Алдын Чантийский) - наиб общества чIантий. АЛДАМ (Алдын Нашхинский) - наиб округа Нашха. Возможно, что